Но это не значит, что в искусстве «все позволено», everything goes. Художественная практика признается как таковая лишь в случае своей парадаксальности. Если искусство выглядит как искусство, следовательно пред нами не искусство, а кич. А если искусство выглядит как неискусство, то это просто неискусство. Чтобы быть признанным как искусство, искусство должно выглядеть как искусство и как неискусство одновременно.
Требование такого рода может быть выполнено только практически. Его реализация включает в себя, помимо прочего, решение поставить точку и в какой-то момент прекратить работу над определенным произведением искусства — и не потому, что не хватает финансирования, а потому что в случае её продолжения произведение потеряет свой парадоксальный характер. Искусство не может состояться без приостановки художественной практики.
...
Аскеза состоит не в пассивном признании границ, диктуемых нам извне, а в значительном сужении своих внутренних границ по сравнению с достаточным и необходимым уровнем.
Только путем жесткого самоограничения достигается суверенность и автономия. История модернисткого искусства часто характеризуется как серия нарушений табу, как постоянное расширение сферы возможного и допустимого в искусстве. На самом деле все наоборот: модернизм постоянно вводит новые табу, осуществляет новые редукции. Так, художники без всяких видимых причин возлагают на себя обязанность использовать только абстрактные геометрические формы, только реди-мейды, или только текст. Формы нового искусства своим появлением обязаны исключительно этим добровольным аскетическим актам тубуирования, самоогранчения и редукции. Этот пример показывает, что новое возникает не в результате экспансии, а в результате редукции и введения новых видов аскезы. Метайнойя ведет к отречению, к отказу от того, чтобы продолжать делать по-старому, следовать прежним путем, крутиться в колесе дурной бесконечности.
Борис Гройс. Коммунистический постскриптум