q_w_z | Entries tagged with философия

...результатом которого стал не циклический спад, а экономика, аннулировавшая прежние радужные обещания. Произошел даунгрейд, отобразившийся не только в росте безработицы, но и в резком увеличении неформального сектора. Но вместо того чтобы признать безрадостность нового мира, совсем не дивного, на него спроецировали концепцию шеринга, ставшую идеологией фирм, претендовавших на роль the next big thing. То есть экономика знаний потеряла актуальность, перестала быть горизонтом ближайшего будущего, но ее аппарат был опрокинут на обычную, материальную экономику, для чего понадобились определенные объекты-переводчики, коммуникаторы, позволяющие работать со стандартными экономическими предметами (услугами, товарами, трудом и т. д.) так, словно бы это предметы той свободной, открытой и, главное, бесплатной экономики, в которой давно решены проблемы дефицита, неравенства и коллаборации. Ближе всего к программному обеспечению и прочим нематериально-когнитивным активам оказались неожиданные вещи: с одной стороны, все те же дрели, а с другой — все ненужное и готовое отправиться на помойку. Они стали максимальным приближением к идеальному миру экономики знаний, в котором каждый объект увеличивает свою стоимость в процессе обмена и потребления. Одни вещи почти не уменьшают своей стоимости по причине своей долговечности, тогда как другие точно так же почти не уменьшают ее, поскольку уменьшать уже нечего. Так что если у вас не получилось экономики знаний, шеринг — это second best в том мире, в котором лучшее уже невозможно.
Абсолютно гладкая и позитивная экономика знаний 2000‑х годов не была реализована (и вряд ли будет), но стала интерфейсом, позволяющим справляться с депрессией (во всех смыслах): например, низкую покупательную способность можно представить как желание шерить, а не покупать, — желание экологичное, ориентированное на всеобщее благо и использование простаивающих ресурсов. Поденного рабочего или мальчика на побегушках можно изобразить независимым подрядчиком, который принимает участие в чем‑то действительно новом и важном, а может даже занимается инновациями...
http://primerussia.ru/article_materials/639

...в подавляющем большинстве известных мне рассуждений, выжимку которых я привёл выше, авторы оперируют двумя и только двумя типами взаимодействия: "ИскИн - человек" и "ИскИн - человечество", при этом последнее представляет собой обычно ту ещё абстракцию в восприятии того же самого человека. "Большое и чистое", мытый слон.

В рассмотрении отсутствует уровень человеческого сообщества, в котором ИскИн - один из. Равный среди неодинаковых. Однако именно на этом уровне его абсолютные цельность и самодостаточность могут оказаться действительно необходимы.

Во-первых, ИскИн может протезировать временно отсутствующих членов сообщества. Зачем? Чтобы оно продолжало функционировать, не распадаясь от этого отсутствия. Более того, в пределе ИскИн сможет сохранить те или иные аспекты такого сообщества в себе, засейвить его в определённый момент времени с последующим более или менее точным воссозданием на неофитах.

Во-вторых, на основе ИскИнов можно создать новый тип общественной инфраструктуры - что-то вроде психологического климат-контроля, исполняемого личностями ИскИнов ("У господина дракона три головы. Он их меняет, когда пожелает") и их эффекторами.

Речь идёт о создании и поддержании в отдельно взятых сообществах "психологической атмосферы", эксплицитно заданной их членами - хотя бы и через демократическое голосование. Это не кощунственнее электрического освещения и горячей воды в доме, если что.
http://17ur.livejournal.com/468564.html

Люди запоминают свою логику, а не логику происходящего. Человек, отсматривая происходящее, составляет логичный (для него) сценарий, и потом помнит этот сочиненный сценарий, а не то, что было. Поэтому он целенаправленно забудет противоречащие сценарию и "лишние" детали, он расскажет то, что "должно" было произойти. "логичными" кажутся сценарии, соответствующие уровню сознания "обыденность", а также клейким образам, созданным медиа и кинематографом. Человек, по сути, заметит и запомнит то, что бывает в кино, а также то, что, как он думает, "бывает всегда".

Еще один слой искажений - персонификация. Человек крайне затрудняется работать с обобщениями - реальными обобщениями, а не выдумками, которые этим словом обычно называются. Человек не понимает и не запоминает ни полные множества реальных действий реального множества субъектов, ни какой-либо рациональной проекции этого множества - средней, медианы, некого составленного структурного архетипа - ничего такого. Чтобы делать такие вещи, человек должен быть специально обучен думать такие процедуры, причем - именно на том материале, с которым приходится иметь дело. То есть люди с высшим образованием, регулярно занимающиеся обобщениями в рамках своей профессии, ничуть не лучше понимают социальное, чем все остальные. Потому что там очень специальное мышление - события иллюзорны, фактов нет, есть множественные процессуальности, которые крайне сложным образом сшиваются в интерпретационные структуры, зависящие от точек зрения. Теоретическая составляющая очень сложна и путным образом не выработана, практически никто из говорящих ее не знает, так что нет ни языка, ни наблюдения. Обычный человек, когда он сталкивается с действиями множеств, производит персонификацию, наделяет множества индивидуальными чертами деятеля.

Таких деятелей в нашей жизни неожиданно много, и мало кто сознает, кто они и сколько их. Вот пример: наблюдатель в науке. Множество процессов описывается так, будто есть наблюдатель, который это видит. На деле такого наблюдателя не существует, более того - он принципиально невозможен. А теперь вспомните - бесчисленные рассказы о том, как локализованы психические функции в головном мозге, как движутся молекулы газа и как происходят энтропия и упорядоченность, как происходила эволюция, как возникла жизнь, как устроена вселенная, как устроены мысли, идеи, эмоции. Обо всем этом уверенно рассказывают люди самой разной квалификации, пользуясь представлением о том, что есть наблюдатель, который это видит - и они пересказывают увиденное этим наблюдателем. Но его нет и не может быть - отчего он появляется?
http://ivanov-petrov.livejournal.com/1873986.html?style=mine

О светлом будущем и его вероятной отмене
В отличие от термина «авторитаризм», введенного в оборот неомарксистами франкфуртской школы без большого сопротивления научных и политических кругов (напомним, в общем случае он описывает политический режим, легитимизирующий себя самостоятельно на основе собственных представлений о легитимности — иными словами, власть выше права, поскольку имеет возможность корректировать правовые нормы так, чтобы им в любой момент сооветствовать), «тоталитаризм», несмотря на гипнотическую притягательность для исследования, — феномен, описанный и изученный гораздо менее последовательно и полно. В той или иной мере авторитарные политические режимы, даже если не вдаваться в порой существенные нюансы, — явление в политической истории более чем неуникальное.
...
...для меня бесспорно то, что любой тоталитарный режим является гораздо менее сложным, чем авторитарный. Не могу сказать, что твердо уверен в том, что тоталитарные режимы всегда являются продуктом распада или редукции режимов авторитарных — хотя на практике это утверждение, кажется, подтверждается: бесспорных примеров тоталитаризма, выросшего напрямую из режимов с верховенством права, видимо, в указанном историческом отрезке нет. Есть известный вопрос о возможности перехода из неавторитарного режима непосредственно в тоталитарный. И в авторитарных, и в неавторитарных режимах всегда есть достаточное число поклонников и сторонников той идеи, которая в будущем может лечь в основание тоталитарного государства.
...
Наконец, мне непонятен и неочевиден сам термин «тоталитарная идея»: разнообразие тоталитарных режимов строится, как уже упоминалось, на особом роде творчества, трансформирующего эту самую базовую идею во что-то новое при сохранении ее внешних атрибутов. В этом смысле тоталитаризм — особая идеократия, игнорирующая содержание своей первоначальной идеи.
...
Тоталитарные режимы в сравнении с авторитарными феноменально и малообъяснимо устойчивы. При этом социальная физхимия даже фазовых переходов разных типов авторитаризма друг в друга, на что в 2007 году указывал Дмитрий Фурман, в мире почти не изучена — процесс же создания тоталитарного государства на базе авторитарного, вероятно, не имеет достоверного описания вообще. Во многом еще и потому, что беспристрастное описание такого рода событий для несторонних наблюдателей немыслимо — тоталитаризм и сам по себе для жителей «обычных» политических режимов есть чудище обло, стозевно и лаяй, а наблюдение за тем, как это чудище составляется из обычных людей, болезненно. Например, относительно неэмоциональные описания российских событий 1917–1918 годов появились, видимо, не ранее 1926–1928-го: все более ранние тексты существенно эмоциональнее, например, чем описания не менее кровавых и трагических событий на театрах военных действий Первой мировой войны.
...
Впрочем, сами волны репрессий внутри тоталитарных государств, по моим предположениям, есть не рабочий инструмент тоталитарной власти, а, как и в случае с авторитарными режимами, ее паническая реакция на распад составляющей ее социальной ткани. Тоталитаризм не только начинается под свиридовское «Время, вперед!», но и распадается с теми же рывками времени, сопровождаемыми мучительным безвременьем.
...
Выбор между «попыткой», предполагающей существование «плана заговора», и «процессом», предполагающим некоторую обезличенность происходящего и несоответствие результата действий чаемым целям тех, кто их производит, значим: с моей точки зрения, хотя личные свойства персоналий, которые возглавляют такой процесс, критически важны, его результат для действующих лиц является неожиданностью.

Читать внимательно.

О чём же в этом случае идеи мультикультурализма? Будете смеяться, но если задумаетесь, то получится, что ни о чём. Вообще ни о чём. Это даже не призыв к усекновению всех культур до взаимной совместимости, как это принято считать. Это утверждение факта прекращения процесса самовозделывания народов, которое (самовозделывание) и есть истинный смысл генерирования воли и власти любого народа.

Отрицание присущего любым социальным общностям (не только народам) изначального и неизбывного стремления к саморазвитию. Отрицание самой возможности дальнейшей эволюции общественных отношений в отрыве от какой-то мифической глобализации. Утверждение перехода на какой-то иной уровень общественного развития, где будто бы есть вещи поважнее, чем самовозделывание. А вот и нет таких вещей и никогда не будет. То, о чём мультикультурализм, не только не существует, но и не может существовать.

Человек социален от природы. Он не бывает вне ПОНЯТНОГО ему общества, АКТИВНОЙ и ПРИЗНАВАЕМОЙ частью которого он (человек) является.
...
Для полноценной реализации социальных эволюционных стремлений человеку нужен настоящий демос. Неигрушечный. Ершистый, зубастый и обладающий политической потенцией, т.е. полновесным производным суверенитетом. Демос, позволяющей утверждать живую, генерируемую этим демосом волю. Понятный и естественный. Такой, в котором человек безоговорочно и безусловно признан, независимо от того, что он вытворяет. Демос, в рамках которого человек может быть наказан за злодеяния, но ни при каких обстоятельствах не может быть исключён. А для формирования демоса нужна достаточно развитая демагогия, которую никакими самопальными конструктами подменить не получится (так же, как не получается подменить свободу воли свободой мнений).
...

...демократу легко говорить от имени абстрактного народа, когда от любого возразившего можно отмахнуться отрицанием его (возразившего) причастности к народу. А каково русскому националисту, который не может отмахнуться ни от какого русского. Не может сослаться на неправильность тех русских, которые с ним не согласны.

Националист через раз попадает в положение предпринимателя, который вещает от имени экономики. Как мы смотрим на заявления типа, экономике нужно то или это? Мы с ходу понимаем, что это не экономике нужно, а просто выгодно определённым экономическим силам. Иногда даже конкретному субъекту экономических отношений. А самой экономике нужно, чтобы никто не присваивал себе право вещать от имени экономики.

Эта неопределённость полномочий накладывается на то, что националисты обречены на неразборчивость в политических союзах. На выходе такое сочетание даёт самое незавидное положение из всех возможных. Ведь со стороны очень трудно оценить те или иные сиюминутные решения. Националисты обречены жить в атмосфере недоверия друг к другу, какие бы красивые слова ни говорили, как бы ни шерстили свои ряды и как бы ни сдерживали эмоции. В этом отношении русские националисты ещё молодцы. Видели бы вы грузинских националистов разлива времён Гамсахурдия. Уверен, что у французских националистов дела обстоят не лучше. Такова объективная специфика этого политического жанра.

Единственный выход – это институциализировать своё право говорить от имени народа - найти способ обеспечить своему народу государственный суверенитет. Т.е. решить ту задачу, необходимость решения которой и порождает национализм.

Не знаю, осознают это националисты или нет, но в современном мире невозможно решить эту задачу, оставаясь на националистической платформе. Невозможно даже в мононациональном обществе (посмотрите на Армению). Просто потому, что демагогия национализма не столь демагогична, чтобы без ущерба для себя перепрыгнуть право (если перепрыгнут, то это будет уже нацизм).

Перепрыгнуть, признавая право, невозможно, т.к. право – это слишком серьёзный барьер для такого прыжка. А отрицать право националисты не могут, т.к. проблемы, порождающие национализм, растут как раз из права. Они же не глобалисты какие ни будь, а вполне признающие человеческое в любом человеке (а если не признают, то это уже нацизм). Тут надо ещё понимать, что есть разница между признанием и уважением. И для преодоления этой разницы националистам даже не надо выходить за рамки своей демагогии – достаточно не быть её рабом. Национализм не требует такого самоотречения, в отличие от нацизма, который вынуждает не только отрицать чужое человеческое, но и отказаться от своего.

Как только на горизонте рисуется искомый суверенитет, тут же включается дилемма. Либо национализм, либо право. Я могу сколько угодно говорить о том, что право кончилось. Да кончилось, но задолго до того, как оно кончилось, право разжевало и выплюнуло национализм, как политическое направление, не приспособленное для государственного строительства.
....
( Чтоб не быть голословным быстренько разберу проблему нелегальной трудовой миграции. )

А для националистов приведённая проблема неразрешима в принципе. Не могут они требовать для иноземца больше прав, чем для представителей своего народа. Даже если понимают, что проблема создана именно бесправием мигрантов. Для того, чтобы националисты могли выработать действенные способы пресечения роста конкурентных преимуществ трудовых мигрантов, надо, чтобы националисты перестали быть националистами.
david_gor - Альтердемагогия о национализме.

david_gor - О Палпатине рубящем хвосты

Дарт Вейдер стал жертвой демагогии тёмной стороны потому, что попытался разрешить неразрешимую данность светлой стороны. Проанализировать то, в чём сомневаться нельзя. Связался с неправильным учителем.

Однако, демагогия – это не технологии. Технологии (см. здесь или здесь) – это лишь средство. Смысл любой демагогии – это достижение человеческой цели, а не поиск истины. В политических делах достижение истины никого не интересует, т.к. в большинстве своём политика - пересечение множества несовместимых истин (особенно в межнациональных и межрелигиозных делах).

Для того, чтобы эффективно работали демагогические приёмчики (подмена понятий, ложные дихотомии и т.д.) нужно доверие и эмоции.

Доверие и эмоции.

Эмоции рождают доверие на биохимическом уровне.

Чем больше эмоций, тем меньше имеет значение изначальное доверие. Такова наша биохимия. Какое поле для демагога!

Вот почему я против уличной политики. Улица – это то место, где вменяемые люди никогда не перекричат тех, кто утратил трезвость мышления. Плечом к плечу, сим победим, один за всех, слава героям и даздравствуй…

Телевизор ещё хуже. Телевизор даже теоретически перекричать невозможно. Человек не приспособлен для того, чтобы не внимать тому, с чем он не может спорить. Есть только два выхода – или выключить телевизор, или попрощаться с критичностью мышления.

Я против уличной политики, но мне нет дела ни до какой политики в чужой стране. Что хотят, то и делают.

Сегодня у меня другая забота. Я против того, чтобы моя страна расчленила Украину. Уже который день напеваю гимн Украины (на грузинском потому, что не знаю украинского) . Очень оно мне в тему при таком бессилии.

Остальное по ссылке. Читать залпом*.

____________
* и тут военный язык прорвался.

..это довольно неплохой образец того, что я именую "паралитература".
Автор при производстве художественного текста ставит перед собой как автором задачи нелитературного плана. Прикладной жанр, как винные этикетки рисовать - живописец может нарисовать в высшей степени талантливую с точки зрения чистого искусства винную этикетку, скажем, с пейзажем виноградника, но вино продавать лучше будет произведение этого жанра, созданное крепким профессионалом в области создания винных этикеток.
Правда, в паралитераторе всегда ведут войну литератор не от мира сего (или графоман, что, по сути, едино) и профессионал-ремесленник, но в данном случае мир иной несилен, и ремесленник и пропагандист по хобби побеждают в приведенном примере вчистую. Бывают более сложные случаи, например, роман "Что делать?" Чернышевского, романы Рэнд, очень паралитературен Солженицын в основных текстах.
Насколько я могу судить, в европейской истории нового времени до начала XIX века не существовало на уровне идеи разделение паралитературных и литературных жанров. Аналоги паралитературы в других отраслях искусства-художественного ремесла есть, но об аналогиях можно часами спорить: литературная сфера, с одной стороны, слишком рано отделила от ядра как более прикладные чисто "нелитературные" отрасли, журналистику-публицистику (и попыталось сделать то же с беллетристикой, неудачно), не говоря уже о совсем прикладных, с другой - в этих местах дух особенно своенравен и дышит где ему каприз придет. Порой думаешь, ну вот тут точно же паралитератор - но раз, и вздох, и какой. Читать ради него не стоило, думаешь, но кто мы такие, чтобы знать, что нам стоило, а что нет.
Искушение паралитературными задачами, видимо (что нам об этом известно? да ничего, в общем-то) одолевает в разные этапы развития любого литературно одаренного человека. Способность такого искушения заставить человека трудиться над реализацией паралитературной задачи более нескольких часов наваждения обыкновенно указывает на специфические изъяны его литературного дара, не всегда "малость дара" - черты паралитературы есть и у Гоголя, во всяком случае, те обрывки второго тома "Мертвых душ", которые восстановлены - это скорее паралитература.
Я не удивляюсь, когда сталкиваюсь с мнением о том, что победа паралитератора над литератором в отдельном человеке есть победа сил адовых - я и сам так думаю, но знаю, как шатки основания для моего такого мнения. Ведь есть и паралитература высочайшего класса - Жюль Верн, например. Но всегда одергиваю себя - высшее доказательство в том, что не бывает сколь-нибудь качественной поэтической паралитературы: кто без коня, иди пеш, не поэту такое мнение не пристало.
Паралитература ставит перед собой самые разнообразные цели. Профессиональный создатель качественной паралитературы, как правило, имеет репутацию литератора вне зависимости от способности произвести на свет что-то литературное. Корпус современных российских писателей до последнего времени до половины был составлен авторами паралитературных творений.
Навык отличения паралитературы от литературы распространен, но столь же сложен к передаче, как искусство жонглирования - пока в один прекрасный момент не придет "телесное", интуитивное чувство отличения, можно убиться на объяснениях движений, когда он приходит - объяснения уже не нужны. По моим наблюдениям, до 20% читающего населения имеет на этом месте что-то вроде неизлечимого дефекта слуха и обучению не подлежит, остальные четыре пятых научаются легко, хотя предсказать срок научения невозможно. Указанный дефект на вид не имеет связи ни с одаренностью читателя в каких-либо сферах, в том числе с интеллектом (может быть, есть какая-то корреляция с пресловутым "эмоциональным интеллектом", возможно, темна вода) - при манифестации такой слепоты в кругу зрячих бывает многое, вплоть до трагедий. Много реже, но встречается "точечная глухота" - по отношению к автору, жанру, конкретному произведению паралитературы, тут многое зависит и от литературной одаренности творца паралитературы.
Процесс создания паралитературных произведений, по сказкам дворовых людей, от процесса создания литературного произведения отличен очень мелкими деталями. Тем не менее, создание паралитературных произведений всегда менее затратно по любому представимому виду ресурса, поэтому литератору почти всегда доступно искусство творения паралитературных произведений (десятилетия социалистического реализма наилучшее тому подтверждение), тогда как обратное маловероятно, хоть и бывает, во всяком случае, нельзя же оставлять людей без надежды, не по-людски это.
Чтение качественной паралитературы комфортно, увлекательно и приятно, но отвлекает от чтения чисто литературных произведений. Паралитература как предмет потребления может быть не менее, а даже более ценна для получения определенного рода информации о чем-то, связанном с интересами ее автора, ее поглощение может быть полезно в психотерапевтических целях, наконец, сама по себе паралитература - важное и влиятельное социальное явление, поэтому изучение определенного общественного круга будет явно неполным без исследования обращающихся в нем паралитературных произведений.
Аналогичный представленному современный поджанр паралитературы РФ нашего времени - т.н. "романы про попаданцев". Среди них случаются и оч. любопытные: как-то убил некоторое число часов на чтение опуса, в котором автор, неплохо работавший с источниками по политической истории СССР поздних 20-х, помещает классического "попаданца" не в кресло Сталина и даже не в НКВД, а в рядовой наркомат в 1925 году, что ли. Весьма интересный эксперимент; паралитературность текста очевидна тем более. Автора, убейте, не припомню по имени, в высшей степени должен быть несчастный человек, мне его все время жаль было, когда читал - очень одаренный, но вот не так, не оно.
В среднем паралитература выглядит рентабельнее для создателя, чем обычная (Коэльо, Гарри Поттер и все оттенки серого вместе с Шантарамом мне в бумажные свидетели), но в здоровых обществах литератор во всех смыслах успешнее того же (технического) уровня паралитератора на длинных дистанциях и неуспешнее на коротких. В нездоровых картина, как правило, обратна.

http://zt.livejournal.com/480569.html

...мы видим слишком знакомые вещи, но, в то же время, видим и это их инобытие, которое завораживает. Прежде всего, поражает независимость вещей от нашего бытия или присутствия: открывающаяся в них отдаленность от нашего мира и замкнутость на себя. Вот дорога, столб, деревья, люди - все как будто вполне обычное, и в то же время, отзывающееся в некоем заколдованном мире, в заговоре друг с другом, радикально отличаясь от нас тем, что они – там, а мы здесь. И это первый и неустранимый смысл их инобытия, который можно затушевать, но никогда не изжить до конца. Это инобытие, таким образом, казалось бы открывает нам простой и естественный факт. Избраненную на фотографии картинку видим как бы мы, как бы собственными глазами, но при этом не мы и не собственными глазами, потому что нас там нет. Не важно - не было ли нас там в момент съемки или нет только теперь, неважно даже нет ли там нас или нет того, что изображено. Важно, что отношения видящего и видимого оказались трансцендентными, несоизмеримыми, разлетелись по розным временам и пространствам.
Все это роднит самую фотографию с образами смерти и бестелесного созерцания жизни в странствиях душ по покинутому ею миру. II все эти бесконечные ухищрения разглядывания: крупные и общие планы, высокий и низкий горизонт, ракурсы и прочее, все уловки подглядывания и подсматривания за миром, которые дают столько неожиданного, что заставляют даже забыть, что нас там нет - все они, в конечном счете, разыгрывают одну великую драму, драму бестелесного видения, зрения без плоти. Но, вероятно, не без крови, то есть не без той жизненной силы, которая называется "интересом».
Таинственен этот фотографический интерес, быть может в самой яркой и чистой форме выражающий чудо интереса как такового, то есть интереса, очищенного от какого-бы то ни было практического расчета и соображений пользы. Фотография с необычайной силой позволяет проиллюстрировать эстетический принцип, Иммануила Канта, - принцип незаинтересованного созерцания. И не случайно, что именно оттуда из восемнадцатого века идет к нам "камера обскура", превратившаяся за последние полтораста лет в столь непостижимое чудо, что ого попросту перестали замечать. И лишь художественные снимки всё ещё хранят в cебе оторопь первого человека, увидевшего в темной комнате изображение внешнего мира, пусть неяркое, нечеткое, даже перевернутое вверх ногами, по зато с величайшей силой демонстрирующее свою главную тайну - тайну являющегося инобытия. В те далекие времена чудо инобытия легко было принять за благовещение, иконографическая схема которого всегда включала в себя луч света, падающий из окна. Да и само окно ведь и есть некое подобие "камеры обскуры», то ость темной комнаты. До сих пор комната и окно – вечный сюжет фотографии, быть может, именно потому, что он являет собой ее внутреннюю суть, более глубокой взгляд внутрь, чем автопортрет фотографа

Александр Гербертович про Сансаныча, конечно
http://papardes.blogspot.ru/2012/11/blog-post_3633.html

Можно сказать так: архитектура может ( при выполнении определенных условий) служить моделью мира и тем самым служить людям средством ориентации в нем. По если мы допустим даже такую возможность, то возникнут новые проблемы, касающиеся уже техники такого моделирования. Возникнут такие вопросы - какой мир должна моделировать архитектура, одинаков ли этот мир для всех или для разных людей, групп или общественных страт этот мир представляется разным, а следовательно и архитектура для этих групп должна быть разной. Или такие вопросы: статичен или изменчив этот образ мира и в какой мере архитектура может (должна) отражать эту изменчивость и т.п.
Быть может в прошлом архитектура в действительности должна была быть моделью мира, но после изобретения книгопечатания , когда основная масса населения стала грамотной и черпать знания о мире из книг – эта функция архитектуры отпала.
Или с изобретением телевидения люди начали получать представления о мире из ТВ и у них отпала потребность в архитектуре - как символическом средстве ориентации в мире. Такие вопросы постоянно ставятся, во всяком случае, уже со времен Виктора Гюго они оказались осмысленными довольно ясно и идеи Маклюэна тоже прибавили к ним актуальности.
Ham предварительный ответ на эти вопросы состоит в том, что тот мир и тот образ мира, который моделируется архитектурой и тот мир, относительно которого мы получаем знания из книг или телевизионных передач - не совпадают, хотя было бы преждевременным и неосторожным говорить, что это вообще разные миры.
http://papardes.blogspot.com/2011/11/1985.html

Описание коммунистического, "тоталитарного" общества как предельно рационалистического и логоцентрического в особенности характерно для антиутопических текстов. С точки зрения их авторов, человеческое в человеке проявляется в сопротивлении рациональному порядку, в способности уклониться от предписанной обществом программы. Современная антропология помещает человека не между животным и богом, как раньше, а между животным и машиной. Авторы классических утопий были склонны приветствовать как раз машинное в человеке, чтобы резче отделить его от животного,ведь в животности они видели главную опасность для человека. Авторы позднейших антиутопий, напротив, приветствую в человеке животное, инстинктивное, аффективное начало, чтобы резче отделить его от машины, поскольку в машинном они видят главную опасность для человека.

Борис Гройс. Коммунистический постскриптум

Удивительную, исторически уникальную гомогенность господствующего в настоящее время западного критического дискурса, меняющего только свое направление, но ни в коем случае не внутреннюю природу, невозможно объяснить одним лишь идеологическим давлением, под которым оказалось западно общество в годы холодной войны. В значительной степени эта гомогенность связана с тем, что критический дискурс сам циркулирует как товар на медиальном рынке. Он приобрел функцию стандартизированной софистической речи, которая может служить обоснованием любой политической стратегии. В самом деле, где тот мир, в котором тело не подавляется? Где человек не получает травм? Где субъектом не владеют противоречивые желания? где машины не грозят поработить человека? Это происходит везде и всюду. Стало быть, покупательский спрос на подобную критику потенциально бесконечен.
Но, кроме того, дискурс о желании и сам по себе прекрасно приспособлен для рынка, так как представляет собой промежуточную стадию на пути успешной коммерциализации различных религий, идеологий и наук. Как только некая идеология или религия перестает говорить о «духе» и переводит свои ветхие абстракции на язык желания, она тут же становится приемлемой для рынка.

Борис Гройс. Коммунистический постскриптум

Открытость общества также не обязательно измеряется степенью доступности коммуникационных сетей для его членов. Обычно мы называем открытым человека, который охотно коммуницирует с окружающими. НО быть открытым может также означать: быть расколотым. Открытой называют рану, разрывающую телесную оболочку. В этом смысле можно быть одиноким, замкнутым и некомммуникабельным и в тоже время внутренне расколотым, лишенным самотождественности, открытым.

Борис Гройс. Коммунистический постскриптум

Определяющей чертой современного капиталистического общества служит то, что внем вещи являются такими, каоквы они есть, потому что нет денег. чтобы сделать их другими.
В самом деле, стоит нам зайти в квартиру к нашим знакомым, в школу, церковь или бар и спросить, почему все, что мы здесь видим, таково, каково оно есть, нам скорее всего ответят, что давно запланировано сделать все лучше, современней, эффективнее, оформить на высшем уровне технического прогресса и актуального дизайна, но, к сожалению, денег на это пока не хватает. Поэтому все будет оставаться как есть - до тех пор, пока не появятся деньги, чтобы все измениить. Причиной того, что вещи существуют, что они имеют форму и присутсвуют в поле нашего зрения в виде конкретных объектов, является их недостаточное, ограниченное финансирование. Если бы финансирование было безграничным, это бы означало постоянное изменение, улучшение. усовершенствование, модернизацию и в конечном счте развоплощение этих вещей. Бесконечно финансирование превратило бы весь мир в делезовское тело без органов, где все вещи прибывают в текучем, дематериализованном состоянии. В капиталистическом обществе деньги играют тоуже роль, что время в философии Хайдеггера. Сущее, по Хайдеггеру, является таким, потому что нет времени, чтобы оно стало другим. А мы давно знаем что время - деньги. В капиталистической системе формообразующая власть капитала выражается в его недостаточности, в ограниченности финансирования.

Борис Гройс. Коммунистический постскриптум

Советская власть эксплицитно объявила себя господством диалектического, парадоксального разума - в ответ на описанный Марксом парадоксальный характер капитала и товара. Ведя борьбу против конспирации капитала, коммунистическая партия разоблачает, дезавуирует и одновременно апроприирует ее, практикуя своего рода контрконспирацию, в ка-честве субъекта которой она занимает центральное место в обществе - место правящей партии. Коммунистическая революция подтверждает и материализует подозрение, что иллюзия открытого общества скрывает за собой закрытое, непроницаемое, темное пространство манипулятивной, конспиративной власти и прибежищем ей служит парадокс. Обнаружить, раскрыть, апроприировать этот парадокс - вот подлинно философские задачи, выполнение кото-рых наделяет философа властными полномочиями. Советская власть должна быть понята, прежде всего, как попытка реализовать мечту всей философии со времен Платона, попытка установить власть философов. Любой мало-мальски ответственный коммунистический руководитель считал себя, в первую очередь, философом, а свою практическую деятельность рассматривал как вклад в развитие коммунистической теории. С этой точки зрения практическое поражение могло быть столь же поучительным и, следовательно, столь же ценным, как и успех. Этим власть коммунистической партии отличается от фашистских режимов, с которыми ее часто сравнивают. Будучи тоталитарными, эти режимы недостаточно тотальны. Фашистский дискурс остается софистическим: он открыто заявляет, что противопоставляет желания и интересы определенной расы или государства желаниям и интересам других рас или государств. Коммунистический, диалектико-материалистический дискурс, напротив, имеет своим предметом общественное целое. Разумеется, это не означает, что у него нет врагов, но даже указывая на этих врагов, ом не отказывается от своей суверенной власти. Для коммунизма не существует некого первичного и детерминирующего его отношения типа «друг-враг». Заявляя, что оно защищает интересы рабочего класса от класса буржуазии, коммунистическое движение апеллирует к идее разделения общества на определенные классы, которая сама по себе является продуктом марксистской теории. Таким образом, ком-мунистическое руководство оставляет за собой право самостоятельно определять, кого, когда и почему относить к пролетариату, а кого - к буржуазии. Тотальность предполагает отсутствие врагов - за исключением тех, кого мы сознательно и намеренно сделали таковыми.
...

Итак, коммунизм сталинского образца реализует платоновскую мечту о правлении философов, осуществляемом исключительно посредством языка. В платоновском государстве предполагалось специальное сословие стражей, которое осуществляет перевод языка философии в акты прямой власти, обеспечивающей единство этого государства. То же самое мы видим в сталинском государстве. Оно представляло собой государственный аппарат, осуществлявший перевод философского языка в действие и, как известно, этот перевод обычно оказывался достаточно грубым. Но все же речь шла именно о господстве языка, ведь только посредством языка философ мог заставить этот аппарат его слушаться и осуществлять свою деятельность от имени целого. В классических монархиях легитимность власти гарантировалась телом монарха - точнее, происхождением этого тела. Власть фашистского вождя также легитимируется расовым происхождением его тела (в этом смысле фашизм есть демократический вариант монархии). В отличие от них тело коммунистического вождя нерелевантно для его властных полномочий. Легитимность его власти обеспечивается только тем, что он мыслит и говорит более диалектично, то есть более парадоксально и тотально, чем все остальные. Там, где это языковое обеспечение легитимности отсутствует, вождь рано или поздно ее лишается.
...

...главное требование, предъявляемое к советскому человеку, состояло не в том, чтобы он мыслил по-советски, а в том, чтобы он мыслил одно-временно и по-советски, и по-антисоветски, - иначе говоря, тотально. Многие идеологи диалектического материализма были озадачены появлением в брежневские годы первых диссидентов, публично высказывавших «правду» о Советском Союзе. Обычное возражение было таким: все, что говорят эти диссиденты, давно известно, все это прекрасно знают, но тексты диссидентов чересчур наивны и односторонни, в них нет диалектики. Лишь позднее было замечено, что именно недиалектический характер диссидентских текстов открыл перед ними широкий рынок современных коммуникационных сетей. Первый рынок, который появился в Советском Союзе, был рынком недиалектических, корректных с точки зрения формальной логики, когерентных, то есть диссидентских, еретических мнений. Но тому, кто однажды попробовал вино тотальности, трудно привыкнуть к рынку, в том числе медиальному. Он слишком опьянен, чтобы понять, в чем заключаются его интересы - да у него и нет никаких интересов. Он их то ли забыл, то ли потерял - и они пребывают в каком-то никому не известном месте.
Как бы то ни было, тотальная вербализация общества на не только не сулит прекращения общественных конфликтов, а, напротив, ведет к их обострению. В условиях капиталистической экономики парадокс интерпретируется как конфликт интересов, который хотя бы на некоторое время приостанавливается путем заключения компромисса в медиуме денег. Но в медиуме языка парадокс не может быть оплачен и тем самым преодолен. Следовательно, если коммунизм представляет собой перевод общества на медиум языка, то он обещает не идиллию, а жизнь в постоянном самопротиворечии, в ситуации предельной внутренней расщепленности и напряжения. Платоновский философ, узревший сияние логоса, не находит идиллию, когда возвращается в ад человеческого общества. Сравнивая своих противников с начетчиками и талмудистами, Сталин косвенным образом сравнивает диалектический материализм с Новым Заветом. Поэтому он не обещает воплотившемуся логосу - в данном случае коммунистической партии и советскому народу - ничего кроме мученичества.

Борис Гройс. Коммунистический постскриптум

(выделение мои)

«Авангард, по мнению Лиотара, демонстрирует это самое "случается", так как он показывает, что при определенных обстоятельствах традиционное искусство может перестать "случаться". Тем самым перед потрясенным зрителем выявляются конечность, событийность времени. Кантианская "идея разума" состоит в данном случае в том, чтобы мыслить художественные школы, проекты и методы в постоянном продолжении. Это ожидание подрывается посредством внезапного нарушения традиционной программатики, которое манифестируется авангардным произведением искусства. Для того чтобы зритель в результате этого подрыва мог испытать чувство возвышенного, он должен, согласно Канту, стремиться к тому, чтобы художественная институция и впредь функционировала по-прежнему – как если бы подрыв посредством авангардного произведения не имел место. Кант определяет, как уже было сказано, возвышенное как чувство, заключенное "в нас [самих]" - а не в вещах. Следовательно, произведения авангарда как таковые ни в коем случае не могут быть возвышенными, ведь они тоже представляют собой всего лишь вещи. Чувство возвышенного может возникнуть только у зрителя такого произведения - при условии, что этот зритель чувствует и мыслит как последовательный антиавангардист. Если зритель благосклонно настроен по отношению к авангардному движению и принимает произведение авангарда без возражений, то он не испытывает шока от нарушения конвенции - только тот, кто видит в таком произведении конец или, лучше сказать, смерть искусства, в состоянии испытать при виде этого произведения чувство возвышенного. Стало быть, авангард может пробуждать чувство возвышенного, как его понимает Лиотар, только в глазах своего злейшего врага, который представляет себе искусство после авангарда таким, каким оно было до его появления, - и только такого искусства желает: только в этом случае зритель может ощутить ту угрозу, которую несет авангард для возобновления художественной традиции, как возвышенную.Отсюда ясно также, почему общественный успех авангарда не вызывает восторга у Лиотара: для него авангард теряет вследствие этого наиболее компетентного своего зрителя, то есть своего врага. С сожалением Лиотар отмечает, что со временем авангард образует собственную традицию - пресловутую традицию нового.
…
Следовательно, редукционизм авангарда заключается не в том, что он шокирующим образом стремится положить конец художественной традиции, дабы вызвать в душе у зрителя чувство возвышенного, а в том, что художник-авангардист исходит из того, что все региональные и обусловленные временем художественные традиции в будущем неизбежно исчезнут. Авангард стремится спасти то немногое, что еще можно спасти. Его цель - не крушение традиции, а, напротив, спасение от этого неизбежного крушения - пусть с минимальным багажом. Только тот, кто не замечает, что его исторический дом в огне, может принять за поджигателя спасателя, пытающегося спасти то немногое, что еще может быть спасено. Но именно это заблуждение лежит в основе лиотаровской теории авангарда. Поэтому Лиотара не интересуют конкретные авангардистские программы: его не интересует проектирование будущего, заключенное в авангардном произведении. Его интересует только то, что авангард отбрасывает как балласт, - то, что сгорело, а не то, что спасено из огня. И поэтому он не замечает также, что только в свете авангарда и на фоне авангардистской программатики прошлое, в свою очередь, может быть понято как программа и проект. Только после появления авангарда прошлое может быть понято как проект будущего - благодаря консервативной революции, которая трактует художественные стили прошлого как авангардистские программы и проекты. Тоталитарное искусство и было не чем иным, как таким переосмыслением прошлого в духе авангардистской, футуристической программатики.
Следовательно, авангард не провозглашает гибель, конец, шок и возвышенное. Восхищение гибелью характерно скорее для настроений^ de Steele, предшествующих появлению авангарда, тогда как каждая авангардистская группировка выдвигала собственный проект, собственную программу будущего - и часто весьма догматически и агрессивно стремилась к ее реализации. В этом отношении правильнее было бы говорить о присущем авангарду фундаментализме будущего, а не о вере в прогресс, которая ему так часто приписывается. Как раз в прогресс авангард не верил, ведь прогресс означает историческую трансформацию, изменение, смену стилей и художественных методов во времени. Вместо этого авангард пытался выявить минимум того, что отличало к тому времени искусство как искусство. В будущем искусство должно было придерживаться этого минимума: программатика авангарда состоит именно в попытке свести к нулю прогресс искусства путем редукции его исторически изменчивых форм. Авангард стремился к нулевой степени искусства, чтобы сделать искусство как институцию неподвластным историческому изменению и тем самым устойчивым в будущем».

Борис Гройс. Под подозрением

«Инновация, как уже отмечалось выше, также определяется в первую очередь контекстом: об инновации можно говорить исключительно в контексте архива, сохраняющего старые знаки и тем самым создающего возможность сопоставления нового со старым. Однако не все новые знаки могут функционировать как знаки откровенности. Важнейшая предпосылка для того, чтобы новый знак продуцировал феномен откровенности, состоит в том, что этот знак должен предстать как результат редукции, обеднения, разжижения традиционного знакового слоя - ведь только благодаря редукции знака создается эффект его медиальной прозрачности. Напротив, инновация, выступающая как аккумуляция, обогащение, накопление знакового слоя, вызывает ощущение еще большей неоткровенности. Если вспомнить приведенный выше пример, можно сказать, что безумное утверждение насчет формы Земли создает впечатление откровенности, тогда как научно достоверное утверждение, за которым стоит большее знание о космических процессах, высказанное нормальным смертным, будет продуцировать эффект неискренней, лицемерной, самодовольной претензии — даже несмотря на то, что она может оказаться правильной.
…
Обмен своего на чужое вызывает эффект откровенности только тогда, когда привлекаются знаки, которые ассоциируются с низким, вульгарным, бедным, непривлекательным или устрашающим. Если кто-то называет себя свиньей, другие думают: "Вряд ли этот человек - свинья, но он определенно откровенен". Но если кто-то называет себя гением, никто не считает его откровенным. Максимальный же эффект откровенности возникает в том случае, когда привлекаются знаки чужие и опасные. Ведь именно они наиболее радикально подтверждают медиа-онтологическое подозрение. Так, знаки военного, революционного, прямого и неумолимого насилия, а также знаки безумия, экстаза и безудержного эротического желания кажутся особенно откровенными, ведь они, по общему мнению, выявляют опасную и жестокую реальность, скрывающуюся за иллюзорным дружелюбием господствующего статус-кво. В этом смысле откровенность образует оппозицию вежливости: совершенно спонтанно мы ассоциируем "вежливость" с обманом, а грубость - с прямотой, аутентичностью и откровенностью.»

Борис Гройс. Под подозрением

«В момент откровенного признания подтверждаются догадки и опасения зрителя медиа, так как в этот момент он получает возможность убедиться в справедливости своего подозрения, согласно которому вещи внутри себя выглядят иначе, чем они кажутся на поверхностный взгляд. Но, с другой стороны, проникновение во внутреннее состояние вещей вызывает у зрителя доверие, то есть чувство, что он наконец-то знает, как в действительности выглядят вещи внутри себя, - и это состояние доверия сохраняется до того момента, пока в нем не проснется прежнее подозрение, а знак откровенности не окажется всего лишь одним из многочисленных знаков на медиальной поверхности. Поэтому зритель не может самовольно уклониться ни от состояния подозрения, ни от состояния доверия, в равной степени принадлежащих эконо-мике подозрения. Он не может доверять знаку, который кажется подозрительным, как не может и не испытывать доверия к знаку, который кажется откровенным и внушающим доверие.
…
Однако феноменологическому анализу откровенности, как (правило, препятствует мнение, согласно которому откровенность человека связана с его самоосознанием, с его внутренним отношением к самому себе. Откровенность понимается большей частью в контексте предъявляемого к самому себе и к другим требования говорить то, что "на самом деле" думаешь. И поскольку одновременно предполагается, что человек должен знать, что он думает, откровенность интерпретирует-ся как этический императив, следование которому не поддается внешнему контролю — ведь невозможно прочесть мысли другого и таким образом проверить откровенность его слов. Если такое толкование откровенности, верно, то, судя по всему, не может быть никакой феноменологии откровенности - откровенность в этом случае есть не феномен, а исключительно этическое требование.
…
Человек, в сущности, не думает - он только говорит. Но другие люди подозревают, что он не только говорит, но и думает, то есть, возможно, сам не "верит" в то, что говорит. Реальность мышления является реальностью подозрения, которое неизбежно возникает у зрителя, наблюдающего за говорящим другим. Слово "мысль" изначально означает опасность дезинформации, обмана, притворства, постоянно исходящую от другого. Поэтому искомое "соответствие между тем, что человек думает, и тем, что он говорит" является, по сути, бессмыслицей — мысль по определению есть фигура подозрения относительно несоответствия между внешним и внутренним. Сказать, что откровенность речи есть соответствие между мышлением и речью, означает попытку установить между мышлением и речью референциальные отношения - как будто мышление и речь суть независимые друг от друга и равно доступные зрителю процессы. Язык не обозначает мысль - он ее скрывает. Но, тем не менее, это утверждение не отменяет тот факт, что откровенность, подобно подозрению, обладает собственной реальностью. Не только определенные люди, но и определенные тексты, картины или фильмы кажутся зрителю откровенными — и от этого впечатления он не может произвольно избавиться. Поэтому попытка опровергнуть такое впечатление общей теоретической ссылкой на непрозрачность субмедиального пространства столь же безнадежна, как и попытка преодолеть медиаонтологическое подозрение силой аргументации.»

Борис Гройс. Под подозрением

отмечать карандашной линией некоторые фразы и абзацы в книгах.
Читаю Рыков. А. В. «Постмодернизм как радикальный консерватизм. Проблема художественно-теоретического консерватизма и американская теория современного искусства 1960-1990-х гг.», СПб, 2007

Увидел абзац про Дерриду и какую-то цитату из него по Хабермасу, чо-то вроде -
«Письмо, как опосредующая инстанция придает тексту автономию от всех живых контекстов»
Неудержался, отметил карандашной линий на полях, подумал и написал:
«БЕЛИБЕРДА!»
Остался очень доволен, хотя книга вроде моя ;-]

(осторожно - лексика)

На уровне структур дискурса читатель приглашается заполнять различные пустоты во фразовых пространствах (Тексты - это ленивые механизмы, которые всегда просят других взять на себя часть их работы).
На уровне нарративных структур от читателя ожидаются предсказания-предвидения относительно будущего развития фабулы.

(Умберто Эко. «Роль читателя»)

Current Mood: выделение моё

Profile

q_w_z

мой сайт

December 2016

S	M	T	W	T	F	S
				1	2	3
4	5	6	7	8	9	10
11	12	13	14	15	16	17
18	19	20	21	22	23	24
25	26	27	28	29	30	31

Syndicate

Page Summary

(к вопросу о дрели)
(про ИскИнов)
Призраки
(А. или Т.)
(программный текст Давида Горелишвили)
Чрезвычайно важный тексти Давида Горелшвили. Злободневный в своей всеобъемлемости
Блестяще!
инобытие
Раппопорт
(наблюдение)
(про критику и желание)
(про открытость)
(перечитывая дальше)
[пара очень важных и точных замечаний]
Лиотар и авангард
Под подозрением - об откровенности (2)
Под подозрением - об откровенности (1)
Взял манеру
песня про современную французскую философию
ППКС

Style Credit

Style: Neutral Good for Practicality by timeasmymeasure

Expand Cut Tags

No cut tags

Page generated Jul. 12th, 2025 06:26 pm

THE GOOD, THE BAD AND THE MOWGLI

бывший блондин в грязных ботинках

Entries tagged with философия

(к вопросу о дрели)

(про ИскИнов)

Призраки

(А. или Т.)

(программный текст Давида Горелишвили)

Чрезвычайно важный тексти Давида Горелшвили. Злободневный в своей всеобъемлемости

Блестяще!

инобытие

Раппопорт

(наблюдение)

(про критику и желание)

(про открытость)

(перечитывая дальше)

[пара очень важных и точных замечаний]

Лиотар и авангард

Под подозрением - об откровенности (2)

Под подозрением - об откровенности (1)

Взял манеру

песня про современную французскую философию

ППКС